Неточные совпадения
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь
ничего, а награда неизвестно
еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Еще подбавил Филюшка…
И всё тут! Не годилось бы
Жене побои мужнины
Считать; да уж сказала я:
Не скрою
ничего!
Цыфиркин. Сам праздно хлеб ешь и другим
ничего делать не даешь; да ты ж
еще и рожи не уставишь.
Больше полугода, как я в разлуке с тою, которая мне дороже всего на свете, и, что
еще горестнее,
ничего не слыхал я о ней во все это время.
Стародум. Постой. Сердце мое кипит
еще негодованием на недостойный поступок здешних хозяев. Побудем здесь несколько минут. У меня правило: в первом движении
ничего не начинать.
Тут утопили
еще двух граждан: Порфишку да другого Ивашку и,
ничего не доспев, разошлись по домам.
«Ужасно было видеть, — говорит летописец, — как оные две беспутные девки, от третьей,
еще беспутнейшей, друг другу на съедение отданы были! Довольно сказать, что к утру на другой день в клетке
ничего, кроме смрадных их костей, уже не было!»
И стрельцы и пушкари аккуратно каждый год около петровок выходили на место; сначала, как и путные, искали какого-то оврага, какой-то речки да
еще кривой березы, которая в свое время составляла довольно ясный межевой признак, но лет тридцать тому назад была срублена; потом,
ничего не сыскав, заводили речь об"воровстве"и кончали тем, что помаленьку пускали в ход косы.
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович
еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она
ничего не могла придумать.
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он
ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё
еще пленяющей его красоты, сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее о том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только...
Кити с гордостью смотрела на своего друга. Она восхищалась и ее искусством, и ее голосом, и ее лицом, но более всего восхищалась ее манерой, тем, что Варенька, очевидно,
ничего не думала о своем пении и была совершенно равнодушна к похвалам; она как будто спрашивала только: нужно ли
еще петь или довольно?
То же самое он видел и в социалистических книгах: или это были прекрасные фантазии, но неприложимые, которыми он увлекался,
еще бывши студентом, — или поправки, починки того положения дела, в которое поставлена была Европа и с которым земледельческое дело в России не имело
ничего общего.
Это были единственные слова, которые были сказаны искренно. Левин понял, что под этими словами подразумевалось: «ты видишь и знаешь, что я плох, и, может быть, мы больше не увидимся». Левин понял это, и слезы брызнули у него из глаз. Он
еще раз поцеловал брата, но
ничего не мог и не умел сказать ему.
— Кити! я мучаюсь. Я не могу один мучаться, — сказал он с отчаянием в голосе, останавливаясь пред ней и умоляюще глядя ей в глаза. Он уже видел по ее любящему правдивому лицу, что
ничего не может выйти из того, что он намерен был сказать, но ему всё-таки нужно было, чтоб она сама разуверила его. — Я приехал сказать, что
еще время не ушло. Это всё можно уничтожить и поправить.
Долли
ничего не отвечала и только вздохнула. Анна заметила этот вздох, выказывавший несогласие, и продолжала. В запасе у ней были
еще аргументы, уже столь сильные, что отвечать на них
ничего нельзя было.
То, что она уехала, не сказав куда, то, что ее до сих пор не было, то, что она утром
еще ездила куда-то,
ничего не сказав ему, — всё это, вместе со странно возбужденным выражением ее лица нынче утром и с воспоминанием того враждебного тона, с которым она при Яшвине почти вырвала из его рук карточки сына, заставило его задуматься.
— Это можно завтра, завтра, и больше
ничего!
Ничего,
ничего, молчание! — сказал Левин и, запахнув его
еще раз шубой, прибавил: — я тебя очень люблю! Что же, можно мне быть в заседании?
Он с особенным удовольствием, казалось, настаивал на том, что девичья стыдливость есть только остаток варварства и что нет
ничего естественнее, как то, чтоб
еще не старый мужчина ощупывал молодую обнаженную девушку.
Еще меньше мог Левин сказать, что он был дрянь, потому что Свияжский был несомненно честный, добрый, умный человек, который весело, оживленно, постоянно делал дело, высоко ценимое всеми его окружающими, и уже наверное никогда сознательно не делал и не мог сделать
ничего дурного.
— Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной
ничего не бывает, — сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав
ещё раз Кити и так и не сказав, что было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме летней ночи, унося с собой свою тайну о том, что важно и что даёт ей это завидное спокойствие и достоинство.
Кити
еще более стала умолять мать позволить ей познакомиться с Варенькой. И, как ни неприятно было княгине как будто делать первый шаг в желании познакомиться с г-жею Шталь, позволявшею себе чем-то гордиться, она навела справки о Вареньке и, узнав о ней подробности, дававшие заключить, что не было
ничего худого, хотя и хорошего мало, в этом знакомстве, сама первая подошла к Вареньке и познакомилась с нею.
Он
еще занимал важное место, он был членом многих комиссий и комитетов; но он был человеком, который весь вышел и от которого
ничего более не ждут.
— Ты не поверишь, как мне опостылели эти комнаты, — сказала она, садясь подле него к своему кофею. —
Ничего нет ужаснее этих chambres garnies. [меблированных комнат.] Нет выражения лица в них, нет души. Эти часы, гардины, главное, обои — кошмар. Я думаю о Воздвиженском, как об обетованной земле. Ты не отсылаешь
еще лошадей?
Васька
еще раз поклонился Анне, но
ничего не сказал ей. Он обратился к Сафо...
— О, счастливый человек! — сказал он. — У меня полтора миллиона и
ничего нет, и, как видишь, жить
еще можно!
И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер посыпал снег с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей
еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое, чего желала ее душа, но чего она боялась рассудком. Она
ничего не отвечала, и на лице ее он видел борьбу.
Ни думать, ни желать она
ничего не могла вне жизни с этим человеком; но этой новой жизни
еще не было, и она не могла себе даже представить ее ясно.
Вронский
ничего и никого не видал. Он чувствовал себя царем, не потому, чтоб он верил, что произвел впечатление на Анну, — он
еще не верил этому, — но потому, что впечатление, которое она произвела на него, давало ему счастье и гордость.
— Да, но он пишет:
ничего еще не мог добиться. На-днях обещал решительный ответ. Да вот прочти.
Положение нерешительности, неясности было все то же, как и дома;
еще хуже, потому что нельзя было
ничего предпринять, нельзя было увидать Вронского, а надо было оставаться здесь, в чуждом и столь противоположном ее настроению обществе; но она была в туалете, который, она знала, шел к ней; она была не одна, вокруг была эта привычная торжественная обстановка праздности, и ей было легче, чем дома; она не должна была придумывать, что ей делать.
Открытие это, вдруг объяснившее для нее все те непонятные для нее прежде семьи, в которых было только по одному и по два ребенка, вызвало в ней столько мыслей, соображений и противоречивых чувств, что она
ничего не умела сказать и только широко раскрытыми глазами удивленно смотрела на Анну. Это было то самое, о чем она мечтала
еще нынче дорогой, но теперь, узнав, что это возможно, она ужаснулась. Она чувствовала, что это было слишком простое решение слишком сложного вопроса.
— Я только одно
еще скажу: вы понимаете, что я говорю о сестре, которую я люблю, как своих детей. Я не говорю, чтоб она любила вас, но я только хотела сказать, что ее отказ в ту минуту
ничего не доказывает.
― Алексей Александрович, оставьте Сережу! ― прошептала она
еще раз. ― Я более
ничего не имею сказать. Оставьте Сережу до моих… Я скоро рожу, оставьте его!
Это
еще дедовский дом, и он
ничего не изменен снаружи.
Правда, было
еще одно средство: не удерживать его, — для этого она не хотела
ничего другого, кроме его любви, — но сблизиться с ним, быть в таком положении, чтоб он не покидал ее.
Если бы Левин был теперь один с братом Николаем, он бы с ужасом смотрел на него и
еще с большим ужасом ждал, и больше
ничего бы не умел сделать.
Левин
ничего не отвечал теперь — не потому, что он не хотел вступать в спор со священником, но потому, что никто ему не задавал таких вопросов, а когда малютки его будут задавать эти вопросы,
еще будет время подумать, что отвечать.
Доказательством того, что деятельность ее и Агафьи Михайловны была не инстинктивная, животная, неразумная, было то, что, кроме физического ухода, облегчения страданий, и Агафья Михайловна и Кити требовали для умирающего
еще чего-то такого, более важного, чем физический уход, и чего-то такого, что не имело
ничего общего с условиями физическими.
— Я несогласен, что нужно и можно поднять
еще выше уровень хозяйства, — сказал Левин. — Я занимаюсь этим, и у меня есть средства, а я
ничего не мог сделать. Банки не знаю кому полезны. Я, по крайней мере, на что ни затрачивал деньги в хозяйстве, всё с убытком: скотина — убыток, машина — убыток.
Ему хотелось
еще сказать, что если общественное мнение есть непогрешимый судья, то почему революция, коммуна не так же законны, как и движение в пользу Славян? Но всё это были мысли, которые
ничего не могли решить. Одно несомненно можно было видеть — это то, что в настоящую минуту спор раздражал Сергея Ивановича, и потому спорить было дурно; и Левин замолчал и обратил внимание гостей на то, что тучки собрались и что от дождя лучше итти домой.
— Она и так
ничего не ест все эти дни и подурнела, а ты
еще ее расстраиваешь своими глупостями, — сказала она ему. — Убирайся, убирайся, любезный.
Они ушли. Напрасно я им откликнулся: они б
еще с час проискали меня в саду. Тревога между тем сделалась ужасная. Из крепости прискакал казак. Все зашевелилось; стали искать черкесов во всех кустах — и, разумеется,
ничего не нашли. Но многие, вероятно, остались в твердом убеждении, что если б гарнизон показал более храбрости и поспешности, то по крайней мере десятка два хищников остались бы на месте.
Но, увы! комендант
ничего не мог сказать мне решительного. Суда, стоящие в пристани, были все — или сторожевые, или купеческие, которые
еще даже не начинали нагружаться. «Может быть, дня через три, четыре придет почтовое судно, — сказал комендант, — и тогда — мы увидим». Я вернулся домой угрюм и сердит. Меня в дверях встретил казак мой с испуганным лицом.
Лицо его не представляло
ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать; маленькие глазки
еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все
еще стоял неподвижно на одном и том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее
ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
Завидев
еще издали его, Чичиков решился даже на пожертвование, то есть оставить свое завидное место и сколько можно поспешнее удалиться:
ничего хорошего не предвещала ему эта встреча.
Дело известное, что мужик: на новой земле, да заняться
еще хлебопашеством, да
ничего у него нет, ни избы, ни двора, — убежит, как дважды два, навострит так лыжи, что и следа не отыщешь».
И выбрать вместо этого что же? — переписыванье бумаг, что может несравненно лучше производить
ничему не учившийся кантонист!» И
еще раз дал себе названье дурака Андрей Иванович Тентетников.
— Это, однако ж, странно, — сказала во всех отношениях приятная дама, — что бы такое могли значить эти мертвые души? Я, признаюсь, тут ровно
ничего не понимаю. Вот уже во второй раз я все слышу про эти мертвые души; а муж мой
еще говорит, что Ноздрев врет; что-нибудь, верно же, есть.
Вставши, он послал тот же час узнать, заложена ли бричка и все ли готово; но донесли, что бричка
еще была не заложена и
ничего не было готово.